Кибрик. Три месяца

[mitrius]

Я узнал его как главного человека, который всеми силами души хочет, чтобы мы -- я и другие победители олимпиад -- учились в МГУ, а до этого приходили на каждую следующую олимпиаду. Так этого не хотел, кажется, на свете никто, ни родители, ни я (ненавидел по выходным куда-то тащиться по утрам и сидеть, а в старших классах надеялся, что меня возьмут на профильный факультет в МГИМО), ни моя школа, где я учился с 8 по 11 класс и которая имела официально какие-то льготные связи с филфаком. Со стороны он не казался организатором ни науки, ни олимпиад -- я узнал тогда же, в детстве (11 лет) Елену Муравенко и Старостина, и они у меня ассоциировались с олимпиадой гораздо больше. А старостинская борода казалась символом науки. В повседневном мире бород почти не было, они начинались где-то там, на подступах к РГГУ в Весковском и к Университету вдоль забора; в жюри и вокруг их было повышенное количество; потом и на факультете чуть ли не первые, кого я увижу, будут Илюшин и Захаров.

Мы ходили к Муравенко и Старостину (в моём 6 классе) на кружок, в Историко-архивный институт на 25 Октября/Никольскую (я, боюсь, вряд ли больше трёх раз). Там решали всё те же задачи. Помню, там у М. и С. была экспериментальная задача, где надо было вычислить, как по-арабски будет "склад", и было два логически правильных решения, но одно было "анбар", а другое ни с чем не сообразно. В этом мире все (и на олимпиадах) называли школьников на "вы" и прислушивались всерьёз к нашему бреду. Нам дарили много книг, каких не бывало в магазинах: эвенкийских словарей, арчинских грамматик, Бенвенистов и даже Витгенштейнов. Это было ново, прекрасно, но пока что не неотразимо.

Кибрик поначалу производил не столь мощное впечатление: кружка не вёл, бороды не было. Но говорил как власть имеющий. Сильный, громкий голос -- это запоминалось, другого такого голоса не было ни у кого, кроме школьного моего учителя истории, ветерана Курской битвы (он старше Кибрика на 13 лет, жив и теперь). При награждениях он обязательно выступал, и шла речь о том, что хорошо бы идти учиться к ним (ну, и в РГГУ такое тоже есть). Потом он говорил со мной, с моими родителями, с другими школьниками и их родными. Давал свой (м. б. кафедральный) телефон. Может, это мой папа был такой активный -- но в любом случае, на контакт шёл. Перед поступлением была отдельная встреча со школьниками, в кабинете на 9-м этаже (наверное, 956). Советовал серьёзно готовиться к математике, которую принимал человек по фамилии Садовничий, один из сыновей солнцеликого. Следил за каждым экзаменом, смотрел, сколько у кого баллов. Здесь он был тоже главный.

После поступления были вступительные лекции, которые читали профессора разных кафедр филфака. Декан Ремнева рассказывала про старославянский язык, про то, что на стенах писать не надо, а "Грязные танцы" -- очень хороший фильм (к чему было последнее, я так и не понял). В. В. Кусков (он умер через два года) принёс Архангельское евангелие (уверен, что факсимиле, но выглядел переплет старо и внушительно) и стал цитировать какое-то поучение: "Аще хощеши чести книгу..." (надо было вымыть руки, всей душой внимать слову Божию и т. п.). В. Б. Катаев рассказывал, как лично был знаком с Вен. Ерофеевым, и зачел его мемуар с упоминанием своей фамилии в положительном контексте. Это было очень интересно. Захватывало. Наконец, Кибрик, представлявший нашу кафедру. Никаких развлечений, он долго рассказывал и писал по пунктам на доске, что такое лингвистика, из чего она состоит и где применяется. Было много пауз хезитации типа "ээээ". Народу (а слушал его весь филфак) не нравилось, были иронические возгласы с места, наконец, на риторический вопрос: "С какой позиции мы будем смотреть на эту проблему?" -- некий юный да ранний филолог громко ответил: "С сионистской". Когда Кибрик выступил, аплодировали от счастья, что это кончилось, бурно и неприлично.

Очень стало за него обидно. Не за то, что он мой завкафедрой. Мне тоже было скучновато после Ерофеева. А то, что он, пусть и не понимая жанра, говорил вчерашним детям серьёзные вещи, а они (мы) вот так.

А на встрече с ним на кафедре всё было по-другому: он был в хорошем настроении, "диктаторскими методами", как он сам сказал, распределил нас на три группы, шутил, давал конкретные советы. На рассказ о том, что такое лингвистика, у него был целый семестр впереди. Введение в специальность.

(Кстати, конспекты синтаксиса у многих, надеюсь, сохранились? Их надо свести и издать, и это не обсуждается. Это ouvrage fondateur, с которым жили мы сорок лет; ermite_17 написал отличную книгу, но это всё же другая книга).

Мне теперь стоит усилия вспомнить (не странно и не стыдно, нет), что я когда-то думал о других местах, а это рассматривал как запасной аэродром и остаточный вариант ("экзамены в мае отняли столько сил, что сдавать что-то еще в июле нет никакой возможности" и т. п.). Всё началось.



"А может быть, всё и наоборот" [(c) покойный академик Щерба]